Russia America Japan

§ Япония

Знаменательная встреча Василия Головнина и Такадая Кахэй: Давняя страница русско-японских отношений

Книги и люди. Люди и судьбы. Сплетение судеб.

Толчком, побудившим меня вспомнить старую историю и еще раз вглядеться в ее героев стала книга Записки флота капитана Головнина о его приключениях в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах, с приобщением замечаний его о Японском государстве и народе. Она относится к тем книгам, которые можно читать и перечитывать много раз, черпая в них заряд душевной бодрости и заново восхищаясь людьми, сумевшими одолеть судьбу в самых неблагоприятных обстоятельствах.

Читается эта книга как увлекательный приключенческий роман. В ней есть все: пленение и побег, вероломство и благородство, предательство и раскаяние, верность долгу, высокий нравственный идеал и по законам жанра — счастливый конец. Не мешает архаизм стиля, многие уже забытые слова, да и само повествование касается дел давно минувших.

Автор книги — Василий Михайлович Головнин (1776 - 1831), происходивший из старинного дворянского рода, на гербе которого были гордые слова "За правых — Провидение", в возрасте тридцати одного года и чине лейтенанта получил под свое командование императорский военный шлюп "Диана". Судно направлялось к берегам Камчатки для гидрографических исследований Северной части Тихого океана. По существу это было почти кругосветное путешествие — идти надо было или обогнув мыс Горн в Южной Америке, или вокруг мыса Доброй Надежды на оконечности Африки. Несмотря на молодость, Головнин был уже опытным моряком, ходил на многих судах, участвовал в морских сражениях, стажировался в английском флоте, где получил высочайшую оценку от такого авторитета как адмирал Нельсон, победитель Наполеона при Трафальгарском сражений.

Плавание прошло не без приключений. Когда русские моряки достигли мыса Доброй Надежды, оказалось, что началась война между Англией и Россией и в Кейпштадте, нынешнем Кейптауне, "Диана" была задержана англичанами. Более года продолжалось вынужденное пребывание русских моряков в Симанской бухте, пока Головнин не пошел на отчаянный по смелости шаг. Точно рассчитав направление ветра, во время сильного шторма он дал приказ обрубить якорные канаты, поднять паруса и "Диана", лавируя между английскими военными кораблями, вышла в открытое море.

Но главное испытание ждало Головнина и "Диану" дальше. Благополучно добравшись до Петропавловска-Камчатского, русские мореплаватели начали исследования малоизученных Курильских островов. И тут, около острова Кунашир разыгрались драматические события.

Зная о настороженности японцев к русским, Головнин старался избегать встречи с ними. Знал он и о причине этой настороженности. Тут надо сделать небольшой экскурс в прошлое. Дело в том, что в XVII веке указом феодального правителя-сёгуна Токугава Иэмицу Япония наглухо закрыла свои двери перед иностранцами. Исключение было сделано только для голландцев и китайцев, которым разрешалось вести торговлю через порт Нагасаки. Россия предпринимала несколько попыток наладить торговые и дружественные связи с Японией. Первая была сделана в царствование Екатерины II. По ее повелению поручик Адам Лаксман на судне "Екатерина" привез в Японию японца Дайкокуя Кодаю и его спутника Исокити — первых японцев побывавших в России и вернувшихся на родину. Японцы приняли посольство Лаксмана благожелательно, но сообщили, что по японским законам переговоры могут вестись только в Нагасаки и дали ему разрешение, согласно которому русский корабль мог придти в этот порт и вести там переговоры. Но русское правительство не воспользовалось этим. "Вероятно, — указывал в своих Записках Головнин, — беспокойства, произведенные в Европе Французкой революцией были тому причиной".

Попытка снова вернуться к этому повторилась в царствование Александра I. Связана она с имением камергера его величества Николая Петровича Резанова. Того самого Резанова, которого любители Ленкома знают по спектаклю "Юнона и Авось" о любви прелестной Кончиты к русскому посланнику.

После смерти своего тестя купца Григория Шелехова, основателя Российско-Американской Компании, Резанов стал во главе этого дела. Компания была организована из купцов, ведущих промыслы пушнины в Северной части Тихого океана. У нее были свои суда, которые назывались "компанейскими", на них часто нанимали морских офицеров. Промышленники, имевшие целью легкую наживу, не щадили ни местное население, ни зверей, ни своих соперников. Павел I, до которого дошли слухи о творимых бесчинствах, хотел даже закрыть эту Компанию, по словам Головнина, "для империи и его народа ничего не значущую, но сопряженную с толиким бесчеловечием и пролитием невинной крови несчастных жертв корыстолюбия". Но Резанову, пользовавшемуся расположением царя, удалось не только спасти Компанию от упразднения, но и получить для нее новые привилегии. Компании было представлено и исключительное право в установлении торговых сношений с Японией.

В 1803 г. Резанов во главе пышного посольства отправился в Японию на судне "Надежда", которым командовал известный мореплаватель И.Ф. Крузенштерн. Но когда после длительного и тяжелого путешествия "Надежда" бросила якорь в Нагасаки, Резанова ждало горькое разочарование. Японцы, продержав русское посольство почти полгода, не только не приняли привезенные дары и послание Александра I японскому императору, но передали ему письмо правительства, в котором оно твердо отказывалось поддерживать с Россией какие бы то ни было отношения. А в письме нагасакского губернатора прямо говорилось: "Дров, воды и провизии велено мною вам дать. При японских берегах на якоре не оставайтесь, а отправляйтесь скорее от берегов наших".

После возвращения в Петропавловск измученный физически и уязвленный до глубины души Резанов на компанейском судне отправился в Америку. В Сан-Франциско, куда он приехал для торговых переговоров, его гостеприимно принял испанский гранд дон Джозе Дарио Аргуельо. В его доме он, сорокалетний вдовец, познакомился с дочерью хозяина шестнадцатилетней донной Кончитой. Дело закончилось помолвкой, и Резанов отправился обратно в Охотск, а оттуда в Россию.

Но неудача с провалом его миссии в Японии не давала ему покоя. И Резанов придумал план силой принудить японцев к торговле. Без согласия правительства он дал приказ морским офицерам, поступившим на службу компании, лейтенанту Хвостову и мичману Давыдову на фрегате "Юнона" и специально построенном тендере "Авось" совершить нападение на японские торговые поселения на островах Сахалин и Итуруп. Резанов сначала хотел сам участвовать в этой операции, но передумал и отправился через Сибирь в Петербург, но по дороге заболел и умер в Красноярске. Последствия его поездки в Америку были самые плачевные. Бедная Кончита, прождав своего избранника тридцать девять лет, ушла в монастырь. Хвостов и Давыдов, совершившие набег на японские селения и разграбившие японские склады, по возвращению в Охотск со своими трофеями были арестованы "за самовольные действия". А отношение японцев к русским было надолго испорчено подозрительностью. Они ждали, что вот-вот может появиться русская военная эскадра и начнет войну против Японии.

А вместо эскадры появилась "Диана", которую к острову Кунашир привела необходимость пополнить запасы воды, дров и провизии. Тут и произошла встреча Головнина с японцами. Он мог бы из осторожности не сходить на берег и не вступать ни в какие переговоры. Но вот что он сам пишет в своих Записках.

"Я даже почитал непременною своею обязанностью по долгу императорского офицера уверить японцев совершенно всеми способами, какими мог, в непричастности нашего правительства к грабительству, сделанному на их берегах компанейскими судами". Головнин с двумя офицерами, четырьмя матросами и переводчиком из "мохнатых курильцев" (так русские называли местных жителей — айну) безоружным сошел на берег и, не подозревая обмана, вошел в японскую крепость, куда японцы пригласили его якобы для переговоров. И был захвачен в плен. С Кунашира русских перевезли на остров Хоккайдо в город Мацумаэ, где они пробыли в неволе более двух лет. И, удивительное дело, несмотря на ее тяготы, на жестокое обращение, особенно в первое время, на естественную для человека неприязнь к своим пленителям, Головнин правдиво описал Японию и ее народ.

Отгадка этого крылась в том, что это был широкомыслящим, по-настоящему гуманным человеком. Его первый биограф Н. Греч писал о нем: "С первых детских лет он начал размышлять о жизни, о цене ее, о назначении человека, о величии и прелести жизни, о святости долга и службе, о славе, приобретаемой подвигами чести, особенно на том бурном поприще, которое ему представлялось в будущем".

Он, конечно, не мог одобрить поступок Резанова и действовавших по его приказу Хвостова и Давыдова. Но в Записках из свойственного ему чувства такта высказался о них довольно сдержанно: "Если бы Резанов и Хвостов в живых находились, то, может быть, поступки сего последнего были бы лучше объяснены, но теперь станем держаться старой пословицы: об умерших, кроме хорошего, ничего говорить не должно".

Но сохранилось свидетельство, что по-настоящему думал он по этому поводу. В собрании известного писателя и книголюба Владимира Лидина сохранилась книга из библиотеки Василия Михайловича с его собственноручными пометами. Она называется Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанная сим последним. Издана она была вице-адмиралом Шишковым в 1812 г. после гибели Хвостова и Давыдова. Непостижима судьба человеческая — Хвостов и Давыдов, дважды обогнувшие земной шар, побывавшие во многих сражениях, бесславно утонули в Неве! "Оба были пьяны", — кратко комментирует этот случай Головнин. Шишков в предисловии к книге в патетических тонах описывает подвиги Хвостова и Давыдова. И тут, на полях книги, Головнин дает волю своему чувству. "Стыдно, стыдно, Ваше превосходительство так бессовестно врать!", "Не стыдно ли Государственному секретарю, человеку ученому и слывущему или желающему слыть умным, унижать себя до такой степени, что стараться оправдывать увертками и крючками непослушание и дерзость распутного своего родственника (Хвостов приходился ему племянником. — И.К.), коего поведение известно всему флоту!", "Все это глупое предприятие делалось на авось!" "Ложь", "Резанов врал и здесь тоже повторяется" и т.д. и т.п.

Так же резко Головнин высказывается и о деятельности Российско-Американской компании, нажившей барыши на грабеже коренных народов. И Записки и другие сочинения Головнина свидетельствуют о его сочувствии к алеутам, камчадалам и курильцам, обираемых купцами и начальниками.

Головнин, один из самых одаренных и образованных офицеров морского флота, разделял взгляды передовых людей своего времени о равенстве и братстве. В описаниях Головниным своих плаваний видно его отношение к нижним чинам — он "хотел, чтобы все на шлюпе от командира до последнего человека получали одинаковую порцию и ели из одного котла".

В таких же гуманных понятиях были воспитаны и его дети. Так, сын Александр Васильевич, служивший при великом князе Константине, ратовал за освобождение крестьян и деятельно тому способствовал. В бытность министра просвещения с 1861 — по 1866 гг. он отличался крайне либеральными взглядами, выступал за открытие народных школ, за отмену цензуры. Он дружил и вел переписку с Тургеневым. В ознаменование освобождения крестьян Александр Васильевич построил в родовом имении Головниных в деревне Гулынки Рязанской губернии прекрасную церковь. Но в недобрые годы она была разобрана... на свинарник, который к тому же и не был построен.

Высокие моральные качества Василия Михайловича проявились и в экстремальной, как бы мы сейчас сказали, обстановке. Первые месяцы плена были ужасны. Отсутствие надежды вернуться в отечество могло подорвать самую сильную волю. Языковой барьер мешал объяснить японским чиновникам непричастность "Дианы" к бесчинствам Давыдова и Хвостова. И все же Головнин сумел завоевать уважение японцев, добиться расположения японских переводчиков и несмотря на тяготы своего положения, разглядеть в японским народе доброту и сострадание. "Когда после неудачного побега русских вели обратно в тюрьму, — пишет Головнин, — весь народ собирался смотреть на нас. Но, к чести японцев, и теперь должен сказать, что никто из них не делал нам никаких обид, ниже насмешек, а смотрели на нас все с видом сожаления; из женщин же некоторые, подавая нам пить и есть, смотря на нас, плакали. Вот чувствования народа, который некоторые просвещенные европейцы называют варварским!"

Или такие строки:

"...Изгнанные из Японии миссионеры в свое оправдание и по ненависти к народу, не давшему им себя обмануть, представили японцев перед глазами европейцев народом хитрым, вероломным, неблагодарным, мстительным, словом описали их такими красками, что твари гнуснее и опаснее японца едва ли и вообразить себе можно. Европейцы все такие сказки, монашеской злобой дышащие, приняли за достоверную истину на честное слово, а отвращение японцев ко всему тому, что имеет связь с христианской религией, и благоразумная осторожность их политики не допускать чужестранцев в свои владения и стараться всеми мерами удалять их от берегов своих подтверждают ложные клеветы на сей умный народ взнесенные.

Наконец, уверенность европейцев в мнимых гнусных свойствах японцев до того простирается, что даже в пословицу вошли выражения "японская злость", "японское коварство" и проч., но мне судьба предназначила в течение 27-месячного заключения в плену у сего народа удостовериться в противном".

По словам американского исследователя Ленсена, "величие Головнина заключается не в пребывании в плену и освобождении, а в том, что он выдержал свои испытания, не затаив ненависти и смог воздать должное справедливости".

В Японии же его долговременное пребывание и постоянное общение с приставленными к нему переводчиками и чиновниками, способствовало их разностороннему знакомству с русской культурой. Головнин был первым, кто познакомил японцев с русской поэзией, со стихами Ломоносова и Державина. Не имея при себе никаких материалов, он по памяти составил "Краткую грамматику российского языка для господ японских переводчиков". "Примеры в ней все я помещал приличные нашим обстоятельствам, — писал Головнин, — клонящиеся к сближению и дружбе двух империй, что японцам весьма нравилось". Вот один из таких примеров — "война много препятствует купечеству". Труд этот и поныне хранится в филиале Парламентской библиотеки в Токио и является предметом исследований японских русистов. Японских ученых Головнин познакомил с последними достижениями европейской науки в астрономии и математике.

В плену Головнин старательно присматривался к жизни и обычаям японцев — "я хочу, — писал он, — описывать только то, что я сам испытал и видел собственными глазами". Его Записки, вышедшие в 1816 г., отличаются точностью, правдивостью и объективностью. Они с интересом были встречены в России и сразу же были переведены на английский, французкий и немецкий языки, и способствовали распространению правильного представления о японском народе. В сочинении Генриха Гейне "Людвиг Бёрне" приводятся взятые из Записок слова японского губернатора: "В каждой стране есть свои обыкновения, много между собой разнящиеся, но прямо добрые дела везде таковыми считаются". Записки Головнина быстро дошли и до Японии и были тут же переведены. К настоящему времени они вышли на японском языке во многих переводах и во многих изданиях.

Но для того, чтобы Записки Головнина были написаны и увидели свет, прежде всего надо было, чтобы их автор выбрался из плена. И тут на сцену выходит его друг и соратник капитан Петр Иванович Рикорд (1776 - 1855).

Мощная фигура Головнина несколько отодвинула его в тень и имя его неспециалистам известно меньше, а это тоже был человек поистине замечательный. Сын обрусевшего итальянца из города Ниццы, он вместе с Головниным учился в морском корпусе — они были одногодки, вместе проходили морскую службу. Потом Рикорд три года служил волонтером в английском флоте. На "Диане" он был старшим офицером и после пленения капитана "по старшинству чина" принял на себя командование. С борта шлюпа в подзорную, или как тогда говорили "зрительную", трубу он видел, как Головнин и сопровождающие его моряки вошли в ворота крепости. Потом услышал выстрелы и крики. Он понял, что случилось. Но что можно было предпринять? Подойти ближе к берегу, чтобы открыть по городу стрельбу из пушки, он не мог из-за мелководья. Высадить десант было невозможно из-за малочисленности команды. К тому же на "Диане" находился бесценный груз — результаты длительных научных исследований, и их нельзя было подвергать опасности. Взвесив все это, Рикорд, как теперь говорится, не поддался эмоциям, хотя, по его словам, все моряки, чтобы спасти "любимого и уважаемого капитана, который в переплытии великих морей и переменах разных климатов такое прилагал о них тщание", готовы были броситься на японцев, не щадя собственной жизни. Он принял решение идти в Охотск и сообщить о случившемся высшему начальству. Оттуда верхом Рикорд одолел три тысячи верст — для моряка, непривычного к седлу, это было тяжким испытанием — через Якутск до Иркутска для встречи с губернатором, чтобы добиться отправки экспедиции к японским берегам. Но шел 1812 г. — война с Наполеоном. Петербургу было не до спасения Головнина. Рикорд, получив разрешение идти снова к острову Кунашир, вернулся в Охотск. В августе, через год после случившегося, "Диана" прибыла в то роковое место. Но, несмотря на все старания, Рикорд ничего не мог узнать о судьбе Головнина и его спутников. Наконец, пришла весть: "Капитан Головнин и его спутники убиты!" Подавив в себе желание мести, а также и сомневаясь в правдивости узнанного, Рикорд принял "твердое намерение не оставлять залива, пока не представится удобный случай захватить настоящего японца с берега или с какого-нибудь судна, чтобы выведать сущую правду, живы ли наши пленные". И случай вскоре представился: в залив входило большое торговое судно "Кандзэ-мару", груженное сушеной рыбой. Оно было остановлено и на борт "Дианы" поднялся владелец этого судна — третье действующее лицо этого рассказа.

Тут начинается история, которая выглядела бы просто невероятной, если бы не свидетельства очевидцев!

Владелец "Кандзэ-мару" Такадая Кахэй (1769-1827), Такатай-Кахи, как называли его Рикорд и Головнин, был человеком выдающимся, подстать русским, с которыми его свела судьба. "Богатое его шелковое платье и сабля с другими знаками, — повествует Рикорд, — показывали, что он должен быть человек значительный". Такадая был богатым купцом, хозяином торгового дома, но дело было не в его богатстве — это была незаурядная личность. И как бы высоко Головнин и Рикорд его не аттестовали, они многого о нем просто не знали.

Такадая Кахэй, старший из шести братьев, родился в небогатой семье на острове Авадзи. На том самом, куда по легенде спустились по небесному мосту боги-прародители и сочетавшись браком произвели на свет все японские острова. Авадзи находится недалеко от нынешнего Кобз, который тогда назывался Хёго, на нем издавна возделывали особый вид сурепки — на-но хана — для получения растительного масла и во время цветения поля становились похожими на колышущееся желтое море. Но Кахэя манили другие просторы — он с детства был одержим морем. Совсем маленьким он уже мастерил корабли своим братьям, а в семь лет так изучил приливы в устьи реки, что приводил в изумление взрослых. В двадцать два года он уходит из своей родной деревни в Хёго и нанимается в матросы. В двадцать семь строит свое собственное большегрузное по тем временам судно "Синэцу-мару" и отправляется на север Японии в Эдзо, малоизученный тогда остров Хоккайдо, который японцы только что начали тогда осваивать. Кахэй первый стал проводить свои суда не вдоль берега Японского моря — освоенному пути, более длинному, но безопасному, а по побережью Тихого океана, грозившего в непогоду гибелью для судна и его команды. Но судьба хранила Кахэя. В тридцать лет он открывает в Хакодате свое торговое дело. Возит в Хёго сельдь, кету и морскую капусту, а из Хёго в Хакодате рис, сакэ, соль, хлопок, одежду, предметы обихода. Он установил морское сообщение между Эдо и Хакодате, открыл морской путь на остров Итуруп, изучил форваторы проливов между близлежащими островами. В шторм и непогоду Кахэй прокладывал водный путь между северными островами. А он по описанию современников был невысок ростом и некрепок здоровьем. Физические силы ему заменяли сильная воля, природный ум и народная смекалка. Он находит хорошие места для рыбной ловли и делает Хакодате центром рыболовства в северных местах. Усовершенствует рыболовную снасть. В заливе разводит съедобные ракушки хамагури и сидзими. Строит верфи и спускает на воду суда — к концу его деятельности их было около пятисот, только больших, не считая маленьких. Его капитаны носили синие халаты с белым гербом торгового дома Такадая. Этот же герб был и на парусах его судов, бороздивших моря Японии от севера до юга. Это была целая империя, служившая, к слову сказать, освоению Хоккайдо. Недаром Кахэю за его заслуги в 1801 г. было даровано право носить меч и иметь фамилию, что разрешалось только людям высших сословий. Он получил от правительства привилегии в торговле и рыболовстве и нажил огромное состояние.

Можно сказать, что Кахэй был первопроходцем северных морей, что он заложил основу экономики Хоккайдо, но в памяти горожан он остался как добрый человек, помогавший бедным и попавшим в беду людям. После страшного пожара 1806 г., когда большая часть Хакодате выгорела дотла, он раздавал пострадавшим деньги, рис, одежду, привозил из Хёго и Осака предметы первой необходимости и продавал по той же цене. В противопожарных целях в тех районах города, где не было воды, выкопал колодцы, привез ручные помпы, починил дороги.

Вот с каким японцем свела русских судьба!

Когда Такадая оказался на "Диане", ему было 43 года. Как "человек необыкновенного ума и честности" он "пользовался отличным почтением своих соотечественников — даже самые высшие чиновники оказывали ему уважение", — аттестует его Головнин. Как опытный купец, Такадая понимал полезность для Японии установления торговли с Россией и был его сторонником. Точно сама судьба способствовала встрече Рикорда и Такадая! Он сообщил радостную весть, что русские пленники живы, здоровы и находятся в Мацумаэ. На предложение Рикорда плыть с ним на Камчатку — там надо было перезимовать и заручиться поддержкой для освобождения пленников, — Такадая, как пишет Рикорд, с "удивительным спокойствием духа" отвечал: "Хорошо, я готов!" Перед отплытием он по просьбе Рикорда написал обстоятельное письмо начальнику острова Кунашир, где сообщал о известиях, полученных русскими о гибели Головнина и его спутников, и подтверждал что он сам по своей воле едет на Камчатку. В письме он также объяснял, почему и при каких обстоятельствах вооруженные шлюпки с русского военного корабля задержали его судно.

Но он написал и другое письмо — своим братьям Кадзо и Кимбэй. Оно находится в Муниципальной библиотеке города Хакодате, фотокопия его представлена в экспозиции Музея города Кобэ. Оно написано скорописью, на старояпонском языке и, чтобы перевести его на современный японский, известному поэту-переводчику Акамацу Токудзи потребовалась помощь научного сотрудника музея госпожи Таи Рэйко.

Это, по его словам, в спешке написанное письмо, очень искреннее. Сквозь толщу более чем полутора столетий к нам доходит голос живого человека. Человека мужественного, с высоким чувством долга и чести.

Он просил не беспокоиться о нем, передавал родным советы и наставления, а также просил сообщить семьям матросов, едущих с ним на Камчатку, об этом обстоятельстве.

О себе он писал скупо: "Неужели на этом моя жизнь закончилась? Это, наверно, издавно предназначено мне судьбой, поэтому ничего здесь не поделаешь, приходится примириться с участью".

Из письма видно, что свой отъезд на Камчатку (хотя он сам на него согласился) Такадая принимал, как уготованную ему миссию, ибо считал что это может принести пользу Японии, так как он намеревался вести с русскими переговоры — "плохо для нашей страны, если в ней возникают конфликты". Поэтому писал он "даже если я попаду в плен, то не буду дорожить своей жизнью". (Почти то же писал пленный Головнин: "Где честь государя и польза отечества требует, там жизнь свою я в копейку не ставлю".)

Такадая сетовал на незнание языка — "ни слова не понимаю, что мне говорят, и сам ничего не могу сказать" (первое время они объяснялись с Рекордом в основном на пальцах и при помощи некоторых японских слов, которым Рикорд научился во время плавания). Но он надеялся встретить в России хорошего переводчика и вести с русскими переговоры, которые, как он надеялся, будут успешными— "я не сделаю ничего, что могло бы нанести вред Японии, и, радея только о пользе нашего государства, намерен не сделать ничего неподобающего. Если мы придем к согласию в духе взаимной пользы, то и положение, наверно прояснится". В этом письме Такадая просил передать привет чиновникам Бакуфу — Тони во многом мне помогали и, я прошу, чтобы они поддерживали меня и в будущем. Я в курсе мнений Бакуфу и думаю, что мои переговоры будут успешными".

"Надеюсь, — заканчивал он, — в будущем году благополучно вернуться в Японию. Кахэй. 16 августа 1812 г."

Такадая Кахэй был сыном своего отечества и своего времени. Правительство Бакуфу было еще в силе и зорко следило за соблюдением законов, по которым японцам не разрешалось общаться с иностранцами и выезжать заграницу. К тем, кто возвращался в Японию, чиновники относились очень подозрительно и долгое время не разрешали с ними никому общаться. Но в то же время, несмотря на жесткую изоляцию в Японии уже наблюдалась тяга к познанию Запада. Молодые головы жаждали новых идей, ученые — научных открытий, купцы — торговли с другими странами.

Известно, что отказ правительства Бакуфу вести переговоры с Резановым вызвал недовольство среди тех, кто считал, что торговля с Россией может решить экономические проблемы Японии, а инцидент с пленением Головнина породил опасения, что если этот инцидент не будет разрешен, как бы не случилось, что к берегам Японии подойдут русские военные корабли.

Так, вероятно, думал и Кахэй.

На "Диане" Такадая вел жизнь не пленника, а уважаемого гостя — он жил в одной каюте с Рикордом (а позже, в Петропавловске, где они пробыли полгода, — в одних с ним комнатах). Надо отдать должное такту Рикорда, сумевшего в такой непростой ситуации вызвать своим поведением у старшего по возрасту, привыкшего к почету и уважению Такадая доверие и симпатию. Надо сказать, что они были обоюдными — Рикорда и Такадая связали уважение, доверие и даже привязанность. Рикорд немного научился говорить по-японски, а Такадая — по-русски. "При великом с обеих сторон желании объясняться, — писал Рикорд, — мы с ним в продолжении зимы составили свой язык, на котором без затруднения разговаривали иногда даже об отвлеченных предметах". В этих разговорах Рикорд и Такадая обсуждали отношения между Россией и Японией. Рикорд рассказал Такадая, что действия Хвостова и Давыдова, вызвавшие у японцев столь негативное отношение к русским, были самовольными, за что они были наказаны, а Такадая в свою очередь разъяснял своему собеседнику японские законы и обычаи, которые по незнанию могут казаться иностранцам непонятными и даже оскорбительными.

Он дал Рикорду добрый совет получить от иркутского губернатора письмо о том, что русское правительство не было причастно к действиям Хвостова и Давыдова. Многие исследователи, анализируя провал посольства Резанова, объясняют его в числе прочих причин и незнание им японских законов и обычаев. Поэтому так бесценны были советы мудрого и благожелательного Такадая. Рикорд это прекрасно понимал. Какие только эпитеты не добавляет он в своих воспоминаниях к имени Такадая: благородный, добрый, честный, усердный, великодушный, достойный, наш японский друг! Называл Такадая "испытанным в верности для нашего дела посредником" и писал, что в переговорах опирается "на благородную его грудь, как на твердую скалу".

Когда "Диана" летом следующего года снова вернулась к острову Кунашир, Такадая съехал на берег и начал энергичные усилия по освобождению русских пленников. Его влияние и репутация, а также "личные контакты" с чиновниками высокого ранга, его рассказы о добром отношении к нему русских сделали свое дело. К тому же до Японии дошли вести о разгроме русскими Наполеона, и это, конечно, тоже сказалось на позиции японского правительства. И вот наступил счастливый день, когда Головнин и его спутники были торжественно освобождены.

И в Записках Головнина и в Записках Рикорда день отплытия "Дианы" в Россию описывается как торжество преодолевших все преграды добрых отношений двух стран. На шлюп прибыли японские чиновники и переводчики, и многие "любопытствующие зрители". Русские и японцы обменивались подарками. Местное начальство отправило на шлюп в подарок "на многих гребных судах великое количество пресной воды и дров, тысячу больших редек, пятьдесят мешков крупы, тридцать мешков соли и других съестных припасов". Поскольку матросы не успевали с выгрузкой, "многие из японцев пособляли добровольно нашим людям производить перегрузку с таким усердием, что нельзя было решить, чему больше удивляться: деятельному трудолюбию наших матросов, которые никогда еще с такой веселостью и усердием не работали, или доброхотному содействию японцев. Казалось, что люди, разнящиеся беспредельно по своему образу мыслей, воспитанию и стране рождения, отстоящие один от другого на целую половину земного шара, составляли тогда один и тот же народ".

Наступило прощание и с Такадая.

Задул благоприятный ветер, и "Диана" стала выходить из внутренней гавани. Такадая на своей лодке сопровождал ее до самого выхода в открытое море. "Вся команда с особенным усердием троекратно прокричала ’Ура!’ великодушному, просвещенному Такатаю-Кахи." Так описал Рикорд прощание со своим другом, и когда он писал эти строки, перед ним, наверно, стоял образ Такадая, который из своей шлюпки "кричал сколько было силы ’Ура, Диана!’ — с движениями и поднятием рук к небу, которые ясно обнаруживали великую радость его о счастливо свершившемся нашем деле и печаль о разлуке".

Это был звездный час в жизни Такадая. Популярный писатель Сиба Рётаро, японский Пикуль, написавший о жизни Кахэя шеститомный роман Море цветов на-но хана, кончает его тем, как перед глазами умирающего героя встает отплывающая "Диана" и слышится троекратное "Ура" русских моряков.

Как сложилась судьба наших героев дальше?

Головнин совершил еще одно кругосветное путешествие. Женился на своей невесте Авдотье Степановне Лутковской, которая долго и преданно его ждала. Выпустил много трудов. Получил чин адмирала и звание члена-корреспондента Российской академии наук. Способствовал укреплению русского флота. Стал за свои заслуги известен и знаменит. И умер от холеры, той самой, что задержала Пушкина в Болдине той знаменитой болдинской осенью.

Рикорд тоже стал известным адмиралом. Пять лет он провел в Петропавловске в звании камчатского начальника. Вместе со своей женой Людмилой Ивановной, урожденной Короставец (она была писательницей) пытался улучшить жизнь камчадалов — "будучи поражен, – как он писал, – бедственной участью сих страдальцев". Он построил больницу и школу, старался ввести в этом суровом краю земледелие и скотоводство. "За человеколюбивое попечение о жителях Камчатского полуострова" Рикорд был награжден орденом Святой Анны. Потом он, командуя эскадрой, прославился блакадой Дарданелл. Содействовал освобождению Греции от турецкого владычества. Во время Крымской войны был назначен начальником обороны Кронштадта. Но до конца своей жизни его не оставляла "мысль о возможности вступить в сношения с Японией и о тех выгодах, какие могут последовать от того для нашего отечества". Будучи уже в преклонном возрасте он в 1850 г. направляет письмо в Морское министерство о посылке экспедиции в Японию с целью установления торговых отношений. Без ложной скромности Рикорд писал в нем, что "не только в России, но и во всей Европе едва ли кто может соперничествовать со мной в сведениях об Японии" и предлагал свою "готовность" возглавить такую экспедицию. Но в это время уже шла подготовка к отправке миссии в Японию. Главой миссии был назначен адмирал Путятин, который в 1852 г. отплыл из Кронштадта на фрегате "Паллада" — это путешествие стало широко известным по книге Гончарова. В 1855 г. миссия Путятина завершилась подписанием в городе Симода первого в истории России и Японии договора. "Отныне да будет постоянный мир и искренняя дружба между Россией и Японией", — провозглашала его первая статья.

Успел ли узнать об этом и порадоваться Рикорд? Он умер в том же 1855 г.

А как сложилась жизнь Такадая? После благополучного разрешения инцидента с пленением Головнина он получил от сёгуна вознаграждение за свои заслуги, а от начальника охотского порта капитана Миницкого благодарственное письмо. Его торговые дела процветали. Он открыл книжный магазин в Хакодате с филиалами в префектуре Хёго, Осака и Эдо, нынешнем Токио. Но в 1818 г. Такадая, которому было в то время 49 лет, передал все дела младшему брату Кимбэю, которого он сделал своим наследником, и возвратился на свою родину на остров Авадзи. Как написано в том же романе Сиба Рётаро, он потчевал своих гостей чаем из самовара и посуды, которые он при прощании принял от Рикорда, "чтобы, — по его словам, — иметь мне удовольствие, в воспоминаниях гостеприимного моего у вас житья, угощать иногда моих искренних приятелей по русскому обычаю". Умер Такадая в 1827 г., а в 1833 г. его торговый дом потерпел крах — семья Такадая была обвинена в контрабанде, товары и имущество были конфискованы, магазины закрыты, дома сожжены.

По мнению некоторых японских исследователей Бакуфу, правление которого подходило к концу, боялось усиления влияния как отдельных кланов, так и отдельных семей. Ему было не по нраву богатство и авторитет наследников Такадая в Эдзо.

Долгое время ничто в Хакодате не напоминало о Такадае Кахэй и его делах.

Итак, все герои этого повествования, свершив свои дела, ушли из жизни. Прошло много лет, точнее — более полутора столетия. И вот...

Военно-морской музей в Ленинграде посетил средних лет японец, интересовавшийся потомками Головнина. Визитная карточка гостя объясняла его интерес: на ней значилось "Такада Касити, седьмой потомок Такатая-Кахи". В географическом обществе состоялась встреча Такада Касити с потомками Головнина: Дмитрием Алексеевичем Вульфом (его мать была правнучкой Головнина в четвертом колене) и Петром Андреевичем Головниным, потомком Головнина в шестом колене. Такада побывал у них дома, видел подзорную трубу Головнина времен его плавания на "Диане", прижизненные издания книг, редкие семейные портреты, фотографии, документы.

Гость, бизнесмен по роду деятельности, рассказал, каким почетом пользуется сейчас Кахэй в Хакодате и во всей Японии, его имя знает каждый школьник. Прошли годы забвения. Соотечественники оценили своего героя. Мне довелось это видеть своими глазами. Судите сами.

В Хакодате, где проходила главным образом деятельность Такадая Кахэя, ему посвящены два специальных музея. Один из них — в старом каменном амбаре, который сам по себе является исторической ценностью, недалеко от гавани. Там личные вещи Кахэя, портреты и скульптуры, макеты судов. Второй — в здании, выстроенном Такадой Касити — он очень заметная фигура в городе — с уникальными документами, собранными им самим. Это Музей (по-японски сирёкан) материалов по истории северных земель и весь посвящен Кахэю. Значительное место в нем отведено всей истории с пленением и освобождением Головнина. В центре зала под рисунком "Дианы" с поднятыми парусами бронзовый бюст русского мореплавателя, подарок его потомка Петра Головнина. (Он, кстати, приезжал на открытие музея). И, конечно, рядом с бюстом портрет капитана Рикорда, тоже присланный из России. В соседних витринах — выпущенные в разные годы, начиная с самых первых, и на разных языках Записки флота капитана Головнина о его приключениях в плену у японцев и написанные скорописью японские материалы об этой эпопее. Центральную часть зала занимает отлитый в гипсе памятник Кахэя, вернее его верхняя, попоясная часть. Моделью его был Такада Касити. Кахэй изображен в японской парадной одежде хаори, с мечом и свитком в руке.

Сам памятник на деньги горожан установлен на семиметровом каменном постаменте в центре города, у подножья горы Хакодате. Взор Кахэя устремлен к морю. И каждый год в конце июля перед ним проводится красочная церемония "Праздник Такадая Кахэй". В ней принимают участие и отцы города, и гости с острова Авадзи и из других мест Японии, и священники, буддийские и синтоистские, музыканты, играющие на старинных флейтах, танцоры, исполняющие национальные танцы, дети, бьющие в барабаны и барабанчики.

В речах не забывают о северных территориях — ведь Кахэй часто бывал на острове Итуруп, плавал между островами, которые сейчас стали спорными.

Праздник порта Хакодате, отмечающийся спустя несколько дней, тоже во многом проходит под знаком Кахэя.

В Хакодате чтут прошлое города и исторические места отмечены на улицах синими табличками на японском, английском, а иногда на русском языке. Нельзя не вспомнить добрым словом мерию Хакодате. Такие таблички есть там, где раньше была усадьба Кахэя, его торговый дом, верфи, при входе в храм Сёмёдзи, где находится его могила.

Но, пожалуй, самое интересное — это коллекция материалов о его жизни, собранная в Муниципальной библиотеке. Здесь нельзя не сказать несколько слов об этом уникальном хранилище исторических документов. Основатель библиотеки и ее первый директор Окада Кэндзо, исследователь прошлого города и автор нескольких книг о нем, с самого начала задумал собрать здесь воедино не только книги, но и рукописи, письма, рисунки и фотографии.

Здесь собран удивительный материал о первых русско-японских контактах, по которым американский исследователь Джордж Ленсен написал интереснейшую книгу Репортаж с Хоккайдо. Следы русской культуры в Северной Японии (1954). Есть здесь, например, одна из первых книг о Такадае, написанная Ямасита Сайтиро в 1884 г. с прелюбопытнейшими гравюрами — Кахэй на острове Итуруп с айну, волосатыми и краснокожими; вооруженные шлюпки с "Дианы" атакуют судно Кахэя; Рикорд и Кахэй беседуют за столом, видимо, на Камчатке, хотя убранство комнаты смахивает на японское; разрешение конфликта — Головнин с переводчиками и японцами. Хранится в библиотеке и лучшее на мой взгляд скульптурное изображение Кахэя, его бюст, вырезанный из ствола сосны, дерева, которое он любил. Скульптор Сано Касю изобразил его уже в пожилом возрасте. Строгое восточное отрешенное лицо, в котором чувствуется уверенность и воля. Зная о его делах, веришь, что он был таким.

Хранится в библиотеке несколько рукописей о жизни Такадая Кахэй, написанные его потомком в 4-ом колене Такадой Токутаро, в том числе о его поездке в Россию. История этих рукописей такова. После возвращения Такадая с Камчатки, — а в то время плавание за границу и общение с иностранцами было запрещено, — ему было приказано подробно изложить, как он оказался на "Диане" и как проходили его переговоры с русскими. Ни само послание, предназначавшееся для Бакуфу, ни списки с него, к сожалению, не сохранились. После разгрома фирмы Такадая почти одновременно в его домах в Хакодате и Авадзи вспыхнули пожары, от которых все выгорело дотла, — точно чья-то недобрая рука старалась уничтожить все возможные свидетельства о жизни Кахэя. В 1884 г., уже после революции Мэйдзи, правительство потребовало от Токутаро отдать сохранившиеся в семье документы. Видно по ним, не дошедшим до наших дней, и по передававшимся в семье рассказам Токутаро и написал, вернее составил, эти рукописи — на них написано хэн — составление. В конце-концов рукописи попали в Муниципальную библиотеку города Хакодате. Ими заинтересовался Хара Кикаку — он был соседом Такадая Ёсимицу, потомком Такадая уже в 6-ом колене, и от него впервые узнал о Кахэе и заинтересовался его личностью. После знакомства с собранными документами, он, по его словам, "был поражен честным и смелым характером Такадая Кахэя и его подвигами".

Хара подготовил к печати рукопись Токутаро о поездке Кахэя в Россию, буквально "переводя" ее на понятный современному читателю язык. Она опубликована в книге Такадая Кахэй и северные земли и фигурирует, как текст самого Кахэя. Это, конечно, можно принять с большой натяжкой, но само повествование в изложении Хара совпадает с Записками Рикорда и полно уважения и симпатии, которые Кахэй почувствовал к русскому капитану с их первой, скажем прямо, не простой встречи.

О Такадае написано много книг, исследований, пространных публикаций, пьесы о нем ставились в театрах. Кроме уже упомянутого романа Сиба Рётаро хочется назвать работу Сибамура Ёго Такадая Кахэй — повелитель Севера. В отличие от романа Сиба Рётаро книга эта документальная, написанная с привлечением большого количества материалов. Она дышит увлеченностью и восхищением автора своим героем. В предисловии он пишет, что интерес к этой теме у него возник еще в молодости, после прочтения Записок Головнина.

Кстати, во всех работах об этом инциденте обязательно фигурируют Записки Головнина и Рикорда. Они присутствуют в библиографиях, на них ссылаются, их излагают или пространно цитируют. Их правдивость и объективность ни у кого не вызывают сомнения.

Автору этих строк вместе с молодыми японцами из города Кобз, изучающими русский язык, довелось побывать на родине Такадая. Паром быстро довез нас до острова Авадзи. Лил проливной дождь и желтых цветов сурепки на-но хана нигде не было видно. Влага висела в воздухе и все было покрыто туманной дымкой. Но мы решительно отправились в паломничество по местам Такатая Кахи. Там, где раньше была его родная деревня, вырос городок Госики, а в нем, на месте усадьбы семьи Такадая — музей нашего героя. Современное здание из бетона, стилизованное под крестьянский дом с нахлобученной крышей. Перед домом, на высоком постаменте — скульптура Такадая — молодой, в простой одежде, прочно стоящий на земле крестьянский паренек, в двадцать лет отправившийся в странствование по дальним морям.

А в музее другой, живописный портрет Такадая на свитке какэмоно, сделанный в 1818 г., когда он вернулся в родные края — в парадном костюме с гербом на хаори, с мечом и кинжалом за поясом, уже немолодой человек, с исчерченным морщинами лицом и умными, чуть печальными глазами.

И между этими двумя портретами — целая жизнь.

В музее собраны немногие оставшиеся личные вещи Такадая — чашка, тушечница, кисти, печатки, документы, географические карты. Все заботливо и красиво хранится в музейных витринах и покрыто музейным холодком. Пожалуй лучше всего говорит о подлинной жизни единственное сохранившееся строение из почерневших досок, амбар или коровник.

Посетили мы и другую местную достопримечательность — в городском парке, носящем имя Такадая, под навесом стоит сделанный в натуральную величину макет судна Такадая со знаком его торговой фирмы на поднятом парусе.

И, конечно, изрядно поплутав, мы нашли около местного храма могилу Такадая.

Простое надгробье, какие часто встречаются на японских кладбищах — каменный куб, а на нем — один на другом — буддийские изображения элементов вселенной: небо, ветер, огонь, вода, земля. Иероглифы имени почти стерлись, по камню пятнами разросся мох.

Дождь вдруг перестал и открылись дали — горы и море. Из специального черпачка на длинной ручке мы полили водой камень, украсили могилу цветами желтой сурепки, они расли неподалеку, вздохнули и молча посмотрели вокруг. Пожалуй это была настоящая встреча с Кахэем.

Правда его потомок Такада Касити, который все знает о своем предке, сказал, что это не настоящая могила, а памятный монумент, установленный у храма для моления, как и в Хакодате. Настоящая же могила Кахэя находится в труднодоступном месте на вершине горы. Он похоронен так, как в прежние времена хоронили в Японии — в сидячем положении, в гробу формой похожим на чан, сделанном из особотвердого, неподдающегося гниению дерева.

Туда редко поднимаются люди, а жаль. Там, наверно, еще больше воздуха, шире простор, еще дальше горизонт. Достойное место для достойно прожитой жизни.

Но эта жизнь продолжается. В августе 1996 г. на острове Авадзи в городе Госики, в парке перед концертным залом "На-но хана" открыт памятник, сделанный русскими скульпторами Юрием Воловиковым и Сергеем Михеевым и привезенный из Москвы. Он носит прекрасное имя — Памятник японо-русской дружбы. Скульпторы изобразили Такадая вместе с Головниным. Вот стоят они рядом — два отважных морехода, превыше всего ставящие честь свою и своего отечества. Они-то смогли бы разрешить самый сложный вопрос!

Вздохнем и скажем: "Да, были люди....".