§ Проза

«Кастильские розы командору Резанову»,
Владимир Трофимов

От автора

Николай Петрович Резанов — прогрессивный государственный деятель, действительный камергер императора Александра Первого, почетный академик Петербургской академии наук, первый российский посланник в Японии, Уполномоченный императора в Русской Америке, один из основателей Российско-Американской компании. Великий патриот, безмерно преданный России, чьими стараниями для Отечества были сохранены Аляска, Сахалин, Курильские острова. Руководитель первого русского кругосветного плавания. Красавец и аристократ, на которого положила глаз сама императрица Екатерина Великая. Обаятельный и скромный, мужественный и смелый. Воспетый за рубежом и забытый в России. Его романтической любовью с испанской красавицей Кончитой, которая ждала своего возлюбленного 45 лет, восхищается весь мир. Интерес к личности Н. П. Резанова в последнее время возрос во многом благодаря рок-опере «Юнона» и «Авось».

На русском холме в Сан-Франциско скоро появится мемориал-монумент, посвященный первым русским в Калифорнии. В центре его по замыслу скульптора Михаила Шемякина, ныне проживающего в США, будет изображен Резанов Н. П. Национальное достояние России — камергер русского императора Резанов — становится национальным достоянием Штатов.

Энциклопедия «Британика» называет имя Резанова среди замечательных строителей Российской империи, среди таких ее великих деятелей как Петр Первый, Менщиков, Румянцев, Державин, Ломоносов. И посвящает Резанову лестный отзыв:

«Резанов — первый русский, обогнувший весь земной шар. Император Александр 1 говорил ему: „Я и Отечество ждем от вас жертвы“. Эта жертва оказалась слишком тяжелой, человеческие силы не выдержали… Но это не умаляет значения и ценности Резанова как одного из выдающихся деятелей своего времени. Красавец с волевыми чертами лица, умный, высоко интеллигентный, светский, очаровательный, мужественный, смелый — Резанов представлял собой идеальный тип Русского аристократа духа и тела — творителя России. Ни один русский государственный деятель не приобрел за границей, несмотря на вековую неприязнь и даже ненависть к России, такой трогательной симпатии, как Резанов.»

Владимир Трофимов

Глава 1.

ИНСПЕКТОРСКАЯ ПОЕЗДКА ИМПЕРАТРИЦЫ.

Июнь 1787-го года. Центральная часть европейской территории России. Нестерпимо жаркое солнце нещадно палило с раскаленных небес, на которых вот уже который день не было ни единого облака, способного дать спасительную тень для страждущих путников. Дневной зной был так велик, что временами казалось, будто убегающая вдаль дорога, извиваясь светлой лентой выжженной солнечными лучами земли, выделялась на фоне бесконечных зеленеющих по сторонам садов, сливалась в отдалении с небом, и превращалась в том месте, где положено быть горизонту, в сплошное оранжевое марево.

Кавалькада поезда императрицы Екатерины Великой приближалась к губернскому городу Курску. Шестимесячная инспекционная поездка императрицы по южным областям России и в отвоеванный недавно у турок Крым близилась к благополучному завершению.

Это была триумфальная поездка. Фаворит императрицы генерал-фельдмаршал Потемкин провел все возможные подготовительные работы, предшествующие вояжу, не считаясь с великими затратами. Для чего по пути следования кортежа императрицы были организованы новые поселения, проведена дорога, в полях работали люди и пели песни, на лугах мирно в изобилии пасся скот. И были все основания полагать, что путешествие императорствующей особы и сопровождающих ее иностранных посланников будет приятным. Одноглазый полководец Григорий Потемкин предвидел все нюансы предстоящей поездки и сделал все от него зависящее, чтобы угодить женщине, которая любила его.

В свою очередь, императрица осталась довольна поездкой и всем увиденным ею, и благодарность ее оказалась весьма щедрой. После завоевания Крыма Потемкину было высочайше присвоено звание фельдмаршала и пожалован титул светлейшего князя Таврического, ему было даровано более 50-ти миллионов рублей в деньгах, землях, крепостных. А чуть позже в Петербурге для него будет построен великолепный дворец с ротондой и белоколонным залом, с двумя пристройками к нему и огромным зимним садом с фонтаном.

В авангарде колонны, состоящей из нескольких десятков карет, мчались верховые казаки. Казаки же составляли арьергард. В самом центре находилась карета Ее Величества императрицы Екатерины Великой, урожденной немецкой принцессы Софьи Фредерики Августы Анхальт-Цербстской. Рядом с каретой императрицы, готовый по первому требованию исполнить любое повеление, скакал начальник императорского конвоя двадцатитрехлетний красавец-гвардеец поручик Резанов.

Императрица имела обыкновение окружать себя рослыми красивыми гвардейцами. Это стало привычкою с тех пор, как офицеры-гвардейцы помогли ей взойти на престол вместо смещенного ее мужа Петра Третьего. И если кто из гвардейцев ее свиты оказывался к тому же еще и умен, успех по службе ему был предопределен.

Поручик Резанов был красив особою мужскою статью, ловок и силен, в совершенстве владел всеми видами оружия и был незаурядно умен, о чем императрица имела удовольствие выяснить, неоднократно вступая с ним в разговоры. Причем, с нею он свободно говорил по-немецки, с французским посланником — по-французски. Он происходил из знатного дворянского рода. Единственным его недостатком являлось то, что он был беден. Но что мог значить этот недостаток для всемогущей Екатерины Великой, которая в мгновение ока могла одним своим жестом, одним словом, вознести человека к вершинам славы и богатства. Она давно обратила внимание на стройного красавца и ей доставляло удовольствие время от времени поглядывать на своего начальника эскорта. И взгляд ее становился все благосклоннее.

«Императрица не делает тайны из своих пристрастий к сильному полу, — думал придворный поэт Державин, прекрасно понимая, чем может обернуться для его молодого друга внимание царствующей особы. — Симпатии Ее Величества, естественно, не могут укрыться от прозорливой свиты, и очень скоро у начальника императорского конвоя могут появиться могущественные враги. Надо предупредить Резанова, который по неопытности может оказаться в немилости у самого Потемкина или у приобретающего все большее влияние при Дворе Ее Императорского Величества нового фаворита Зубова.»

И Гаврила Романович стал изыскивать возможность поделиться с поручиком Резановым своими опасениями. Он твердо решил вмешаться в развитие ситуации. Да это и понятно: не зря же он слыл человеком прямолинейным и с независимым нравом, который даже самой императрице мог перечить. И все ему благополучно сходило с рук, ибо весьма уважала императрица поэта, сама занималась литературными трудами, издавала даже журнал «Всякая всячина» и вела переписку с Вольтером и другими деятелями французского просвещения.

Собственно говоря, именно благодаря необычному поэтическому дару обязан был гвардеец Державин вниманию со стороны императрицы, именно его «Ода Богу» привлекла к себе ее монаршее внимание. Другая же его ода — «Фелица»- привела императрицу в совершенный восторг, ибо посвящалась ей самой:

Богоподобная царевна
Киргиз-Кайсацкия орды!
Которой мудрость несравненна
Открыла верные следы
Царевичу младому Хлору
Взойти на ту высоку гору,
Где роза без шипов растет,
Где добродетель обитает,-
Она мой дух и ум пленяет,
Подай найти ее совет.

И, несмотря на предупреждения недоброжелателей автора оды, Екатерина назначила Державина своим придворным поэтом.

И вот теперь, находясь в свите императрицы, поэт вынужден призывать молодого поручика Резанова проявить осторожность в будущем. Ибо был восхищен деяниями Потемкина, совершенными во благо Отечества. И так как слово «Отечество» представляло для него не пустой звук, он станет заклинать своего друга не становиться на пути фельдмаршала, которому уже приготовлены были слова в следующей оде:

Не бард ли древний, иступленный,
Волшебным их ведет жезлом?
Нет! Свыше пастырь вдохновенный
Пред ними идет со крестом;
Венцы нетленны обещает
И кровь пролить благословляет
За честь, за веру, за царя;
За ним вождей ряд пред полками,
Как бурных дней пред облаками
Идет огнистая заря.

В инспекторской поездке в Крым императрицу Екатерину сопровождали послы некоторых европейских стран. Один из них, посол Франции Комт де Сегур, был наиболее обласкан императрицей. Повидимому, решающую роль в этом сыграло то обстоятельство, что монсеньер Комт де Сегур являлся соотечественником великих французских просветителей, и был, к тому же, знаком с мировым литературным наследием.

— Монсеньер, вы неоднократно удивляли меня своими философскими рассуждениями и знаниями произведений великих писателей. Как может уживаться в вас столь редкий дар с политикой, коей вы обязаны своим пребыванием в России? — спросила однажды императрица французского посла.

— О! Это очень просто! — с живостью француза тут же ответил посол. — Не разбираясь в политике, можно быть литератором. Но не разбираясь в литературе, нельзя быть политиком.

— Мне всегда приятны ваши лаконичные ответы. Но не кажется ли вам, что искусство писателя состоит в том, чтобы правдиво отобразить факты, в то время как искусство дипломата — в том, чтобы умело их скрыть? Вы дипломат. И в то же время вы несомненный знаток литературы. Как вам удается совмещать подобное в едином лице? — рассмеялась императрица. — Вы не страдаете раздвоением личности?

— Ваше Величество изволили затронуть настолько важный вопрос, что ответ на него следует искать в делах не менее важных особ, чем те, которых это интересует. С Вашего позволения, приведу пример из жизни Вашего Императорского Величества, — смелость посла Франции граничила с дерзостью, но он всегда удивительно тонко чувствовал настроение императрицы Екатерины, и в данный момент правильно рассудил, что ей приятно будет услышать давнюю правдивую историю, в которой она представала образованной и справедливой правительницей великой империи. И посол не ошибся: он отметил про себя, как зарделись от удовольствия щеки императрицы, когда она услышала его рассказ.

— Вы помните, — говорил Комт де Сегур, — несколько лет назад к Вам от директора Российского театра Сумарокова поступила жалоба на бывшего командующего российской армией в Семилетней войне, прославленного генерал-фельдмаршала Салтыкова, который повелел поставить понравившийся ему спектакль. Вы, Ваше Величество, как подобает просвещенной властительнице, не мучились раздвоением личности, не выбирали между директором театра и фельдмаршалом, а сразу дали ответ, достойный великого государственного деятеля, сумев показать, что интересы служителей муз Вам также знакомы, как интересы искусства военного. И ответ этот я помню наизусть, хотя прошло много лет. Вы изволили указать драматургу: «Фельдмаршал желал видеть трагедию вашу. Сие делает вам честь… Сохраните спокойствие духа для ваших сочинений, и мне всегда приятнее будет видеть представление страстей в ваших драмах, нежели читать их в письмах.»

— У вас хорошая память, монсеньер! — императрица вспомнила данную жалобу и свой на нее ответ. Но она не предполагала, что во Франции до такой степени станут интересоваться ее деятельностью. Тем не менее, Комт де Сегур весьма тонко польстил ей. Ведь ей так нравилось слыть просвещенной монархиней.

Наконец, состоялся разговор между двадцатитрехлетним Резановым и его попечителем и другом, человеком едва ли не вдвое старшим по возрасту, но в несоизмеримое число раз более опытным в жизни, познавшим все тонкости придворных интриг, поэтом Державиным.

Случилось это во время непродолжительной остановки для краткого отдыха на живописном берегу реки Псёл после того, как французский посланник в восхищении указал на вид, открывающийся взору из окна кареты.

— Ваше Величество! Вы не находите, что пейзаж здешней средней полосы России чем-то напоминает природу Германии или Франции: и эти невысокие холмы, утопающие в пышной зелени, и эта русская река, отливающая серебром и золотом в лучах уходящего на Запад солнца, все так похоже на зеленые холмы по берегам Сены или Луары, — восторженно заметил императрице Екатерине Комт де Сегур.

Глянув в окно, не могла удержать своего восторга и Ее Императорское Величество.

— Вы правы, монсеньер! Сходство поразительное! С тою лишь разницей, что масштабы здесь совсем другие. Германия и Франция по сравнению с Россией кажутся мне небольшими декоративными странами, в то время как здесь все грандиозно, — сказала императрица, специально для посла подчеркивая незначительность территории его страны в сравнении с Россией.

— С Вами трудно не согласиться, потому что Вы принадлежите к прекрасному полу, перед которым я преклоняюсь, — француз, демонстрируя изысканность манер, насколько это позволяли сделать условия в походной карете Ее Величества, изобразил поклон в сторону императрицы, давая понять ей, что будь на ее месте мужчина, посол поспорил бы с ним относительно декоративности его страны.

— Что же Вам еще остается делать при вашей галантности, как не преклониться передо мной! Турки не так хорошо воспитаны, как французы, а тоже преклонились передо мной, отдав нам Крым, — Екатерина Великая ответила на дерзкий выпад монсеньера Комта де Сегура, указав тому на место, поставив его в один ряд с поверженными турками.

Французский посланник на этот раз молча проглотил обиду и поспешил переменить тему разговора.

— Как должно быть приятно просто так, без всяких раздумий, побродить по свежим лужайкам, так напоминающим родные места, — сказал он.

— Зачем же дело стало! В нашей воле подарить вам, монсеньер, это маленькое удовольствие, — с этими словами императрица дала знак кортежу остановиться, чтобы находящиеся при особе Ее Императоского Величества иностранцы смогли по достоинству оценить красоту здешней природы и насладиться непродолжительной прогулкой по прибрежным лужайкам.

— Вы так добры, Ваше Величество! Ваша щедрость видна во всем в этом путешествии! — поблагодарил императрицу французский посол, тонко намекнув на невероятные расходы по строительству потемкинских деревень, дорог, и вообще всего, что было привезено и построено в местах, по которым должна проезжать российская императрица.

— Это говорит о богатствах моей страны! — парировала Екатерина Великая.

Выставив охранение императрицы и непрерывно наблюдая за ней, Резанов неспешно прохаживался по ласковой шелковистой траве и думал невеселую думу. Он думал о своей службе.

Ему было о чем подумать. В последнее время ему стало все чаще казаться, будто он не добился в жизни всего того, на что был способен. Ему было двадцать три, а кто же в этом возрасте не думает о прожитых годах. И непременно о том, что прожито уже так много, а сделано при этом так мало. Как правильно потом сказано будет о подобном душевном настрое: «…И жить торопимся, и чувствовать спешим…» Двадцать три прожитые года казались поручику целой вечностью.

И вот тут, в то время, пока кавалькада из многих экипажей стояла в ожидании разрешения императрицы продолжить путь к Курску, куда она собиралась прибыть к вечеру того же дня, появился Державин и, отведя Резанова в тень под крону роскошного многовекового дуба, поделился с молодым другом сделанными им за последнее время наблюдениями.

— Милостивый государь, извольте выслушать вашего покорного слугу, — обратился к Резанову поэт, называя его не по имени-отчеству, а несколько более официально, будто желая показать тем самым, что речь пойдет о событиях важных и относиться к сказанному подобает серъезно и со всем вниманием. И, наверное, тон, коим были произнесены эти слова, побудил поручика Резанова ответить в том же духе, ибо, обрадовавшись первоначально при виде Гаврилы Романовича, Резанов едва ли не сухо отвечал ему:

— К вашим услугам, милостивый государь, Гаврила Романович!

Конечно, Державин по праву старшего имел возможность продолжить беседу в том же тоне, или по своему усмотрению сменить гнев на милость и, будучи поколебленным уважением, которое явно прозвучало в ответе начальника императорского конвоя, тепло назвавшего поэта по имени-отчеству, перейти на дружеский тон. В другой раз он, наверное, так бы и поступил, но предостережение, с которым он хотел обратиться к поручику, выходило за рамки обычных при их беседах тем, поэтому он продолжил разговор, строго произнося слова и четко их выговаривая, будто усиливая тем самым их значимость. И делал это намеренно, ибо видел перед собой в данное время не столько способного молодого человека, у которого есть все необходимые данные для того, чтобы добиться великих почестей на службе Отечеству, сколько красавца-гвардейца, у которого от пылких и многозначительных взглядов императрицы, явно обратившей на него свое благосклонное внимание, могла голова пойти кругом, и он мог наделать глупостей.

— Обстоятельства принуждают меня, милостивый государь мой, обратить вашу мудрость на знаки внимания, кои выказывает вашей персоне Ее Величество, императрица наша. Сколь ни лестно ее внимание к вам, милостивый государь, заметить, тем не менее, надобно вам о необходимости особой осторожности, должной быть проявленной вами впредь. Вы, несомненно, осведомлены о нравах при Дворе нашем, равно как и о том, что у матушки нашей, императрицы, есть старый фаворит — князь Потемкин, и есть новый фаворит, влияние которого все более усиливается, это Платон Зубов. Надеюсь, вам не требуется объяснять, кто такой генерал-фельдмаршал Григорий Александрович Потемкин, а вот другого фаворита вы явно недооцениваете. Он не лишен ума, хитер. Даром, что является сыном ничем не примечательного подполковника. Говорят, род его происходит от татарского сборщика дани во Владимире. Впрочем, у кого из нас в родове не могло быть татарина… При всем моем к вам уважении я бы не решился советовать вам оказаться третьим фаворитом, доведись случаю такому представиться. Оказаться на пути у Его Светлости князя Потемкина не есть лучшая доля для мыслящего человека, у которого есть завидное по службе будущее. Оказаться на пути у Зубова — также малая радость, ибо он молод и возможности его нельзя преуменьшать. Оказаться на пути сразу у обоих — это безрассудство.

— Милостивый государь мой, Гаврила Романович! Я не имею стремления стать ни первым фаворитом, ни вторым, и уж подавно — третьим. Теперь, когда мое мнение вам известно, а я знаю ваше, не лишне заметить, что есть еще один заинтересованный человек, мнения коего мы оба не знаем — это Ее Величество! Таким образом, нам остается самая малость — испросить ее мнение на сей предмет, и дело с концом!

— Шутить изволите! Но, как бы там ни было, я весьма удовлетворен вашим ответом, — рассмеялся Державин. — Вы предрасполагаете мою к вам дружбу и я при сем хочу вас уверить в моей к вам и впредь преданности. И все же подумайте о моих словах.

— Ваш совет, Гаврила Романович, мне очень дорог. Мне двадцать три года, и я уже думал об отставке и переходе на гражданскую службу.

Летела земля из-под копыт резвых коней, императорский кортеж уже приближался к Курску, а Резанов, придерживая коня рядом с каретой Ее Величества, продолжал обдумывать сказанное Державиным.

Поднимая за собой тучи пыли, кавалькада резво подкатила к дому Курского губернатора. Из остановившихся карет спешно выходили сановные вельможи, чтобы приветствовать свою императрицу и засвидетельствовать ей свое нижайшее верноподданическое почтение перед тем, как она соизволит удалиться на отдых.

Дверца императорской кареты отворилась и из нее первым ступил на курскую землю французский посланник Комт де Сегур.

— Прошу Вас, Ваше Величество! — он, как галантный кавалер, протянул руку императрице.

— Я вижу, нас и здесь встречают с великими почестями, — Екатерина Вторая заметила нарядно одетую толпу знатных горожан Курска во главе с губернатором.

Опираясь на руку французского посланника, из кареты тяжело сошла уставшая от быстрой езды заметно полнеющая императрица. Не принимая в расчет свои пятьдесят восемь лет, Ее Величество старалась казаться бодрой и жизнерадостной, и хотя это удавалось ей с превеликим трудом, все вынуждены были признать, что их императрица выдерживает долгое путешествие чрезвычайно стоически.

Екатерина Вторая с легкой улыбкой на лице проследовала к дому, где ее ожидали традиционные по русскому обычаю преподносимые хлеб-соль, благосклонно кивнула склонившимся в подобострастных поклонах губернатору и его свите, отщепнула от румяного хлебца и наскоро отведала кусочек его, и в сопровождении свиты удалилась в покои.

Утро следующего дня ознаменовалось для поручика Резанова встречей, которая оказала влияние на всю его последующую жизнь.

Исполняя служебные обязанности, Резанов стал невольным свидетелем приема Государыней Императрицей представителей курских деловых людей, пожелавших в соответствии с высочайшим соизволением правительницы Всея Руси высказать ей личные просьбы и жалобы. Список посетителей был несколькими минутами ранее обсужден императрицей в присутствии губернатора, который и давал ей необходимые пояснения по рассматриваемым вопросам и сведения о подателях сих прошений.

Из всех представленных императрице на ознакомление имен, одно из них привлекло ее внимание.

— А не тот ли это Голиков, коего мы недавно изволили простить и коему разрешено было вернуться из иркутской ссылки? — спросила она у губернатора.

— Ваше Величество обладает исключительной памятью!— учтиво поклонился губернатор. — Это именно он был сослан в Сибирь, позволив себе пятнадцать лет назад из-за корысти присвоить казенные деньги. Теперь же, прощенный Вашим Величеством, примерным своим поведением и делами изрядно преумножает богатства Отечества нашего.

— Я учту ваши рекомендации, — милостиво кивнула головою императрица. У ней с самого утра было прекрасное приподнятое настроение, она хорошо отдохнула и ей понравилось гостеприимство, оказываемое ей без всяких следов лести и заискивания со стороны губернатора и его окружения.

Вскоре появился французский посланник и присутствовал тут же, с интересом прислушиваясь к происходящему. Именно из подобных челобитных мог он составить правильное впечатление о положении дел в российской империи. Подобные оказии для него были весьма нравоучительны и полезны.

Личный секретарь императрицы, придерживаясь списка, по очереди приглашал просителей, громко объявляя всякий раз очередного из них. По непонятной причине поручик Резанов вздрогнул, когда прозвучал очередной доклад секретаря:

— Купец Иван Иванович Голиков собственной персоной! Вошедший пожилой бородатый мужчина крепкого телосложения бухнулся в ноги императрицы и поцеловал край ее платья.

— Ваше Величество! Припадаю к стопам Вашим с благодарностью за милость, мне оказанную Вашим прощением моих прежних преступлений.

Императрица выждала секунду-другую, как подобает для торжественности момента, и милостиво произнесла ласковым тоном, каковым и надлежит говорить со своими подданными просвещенной монархине:

— Встаньте, господин Голиков. Мы премного наслышаны о ваших торговых замыслах касательно заморских земель Америки. Мы простили ваши прежние прегрешения в надежде, что ваша будущая деятельность обернется во благо Отечеству.

— Господин Голиков уже доказал свою преданность монаршему Дому делами и пожертвованиями в городе Курске, — с поклоном Ее Величеству заметил губернатор.

— Так в чем же состоит ваша нынешняя просьба? — спросила императрица, обращаясь к Голикову, который доставал из кармана сюртука большой бумажный свиток.

— Вот здесь, Ваше Величество, содержится подробный отчет о наших совместных с моим компаньоном, купцом Шелиховым, делах, торговлей добытым у берегов Северной Америки пушным зверем, — протянул Голиков сверток и почтительно положил его перед императрицей на письменный стол. — А просьба сия состоит в испрошении у Вашего Величества высочайшего разрешения на исключительный только нам промысел у тех дальних берегов, да в покровительстве Вашего Величества людям нашим, ибо нет покоя от набегов на тамошние земли наши от кораблей пришлых бретонцев и других русских купцов, которые недозволенно много зверья там губят, уничтожая сплошь всю живность, не заботясь о будущем промысле на землях Вашего Величества.

«А купец-то умен! — подумал Резанов. — Как ловко смог он направить разговор в нужное русло и сумел-таки заинтересовать императрицу.» И отметил про себя странное сочетание выражения непреклонной воли в чертах лица и в то же время едва ли не исступленной мольбы во взгляде устремленных на императрицу глаз купца. И понял, как много значит аудиенция для этого несомненно волевого и сильного человека, как много в жизни выстрадано им за собственные дела и за компаньона, головой рисковавшего ежечасно в суровых походах в неизведанных далеких краях, как много поставлено им на карту. И теперь всецело от решения Ее Императорского Величества зависит будущее не только купца Голикова и его компаньона Шелихова, но многих русских людей, связавших судьбу с охотничьими промыслами пушного зверя в землях Северной Америки, о которых шла речь.

Мог ли поручик Резанов даже предполагать тогда, как много в его собственной жизни будет зависеть от решения Ее Величества в разрешении этого вопроса, что это по его, Резанова, будущему хлопочет сейчас купец Голиков.

Ни о чем подобном, конечно, гвардейский офицер Резанов не мог и подумать в то утро, и все же с любопытством продолжал следить за происходящим в комнате для приема просителей.

— Да будет так! Я с большим удовольствием сообщаю вам, господин Голиков, что прошение ваше принимается и будет препровождено в Сенат для подробного его там изучения. И буде найдено полезным, мною будет одобрено. Вам же изъявляю волю мою явиться вместе с купцом Шелиховым незамедлительно в столицу для непременного подробного доклада комиссии Сената, — императрица прекрасно помнила, что самолично еще в 1769 году продиктовала министру коммерции и подписала Указ о вновь открываемых и присоединяемых к империи землях, в котором говорилось о том, что отныне она, российская императрица Екатерина Вторая, навсегда отказывается от всех владений в Америке.

Но тогда время было другое, войны со Швецией и Турцией требовали значительных финансовых затрат и усилий русского воинства, и дополнительных средств на строительство новых кораблей для отправки к берегам Америки, где нужда в них была превеликая, у казны не предвиделось.

Теперь положение изменилось. К тому же французский посланник Комт де Сегур должен видеть, как сильна Россия, коли, несмотря на сложную политическую обстановку в Европе, располагает силами и средствами для освоения новых территорий. И что вовсе не напрасно называют российскую императрицу Великой. Ибо она умеет управлять и повелевать, и властвовать на огромных пространствах трех континентов: Европы, Азии, Америки. И пусть Комт де Сегур не думает, что перед ним разыгрывается акт пьесы. Поэтому она сочла возможным благосклонно отнестись к прозвучавшей из уст ее верноподданного просьбе.

— Матушка наша, Государыня! — со слезами благодарности на глазах встал на колени купец Голиков. — Век не забуду Твоего благодеяния, и все молитвы мои будут о Тебе, милостивой! Да продлится на все Твое царствие благословение Божье…

Поручик Резанов наблюдал странную картину: Голиков стоял на коленях, и в то же самое время ему удавалось сохранять достоинство сильного человека. Такого Резанов прежде никогда не видел. А все, наверное, потому, что рядом с императрицей Екатериной Великой даже на коленях можно быть великим…

Эта мысль пришла ему в голову совершенно внезапно и он вдруг подумал о том, что тот, кто будет приближен и обласкан этой женщиной, не может, находясь с нею рядом, чувствовать себя ничтожным, или игрушкою судьбы, как об этом полагал, судя по недавно состоявшемуся разговору, придворный поэт Гаврила Романович Державин.

...

Послесловие

"Прошлой осенью, находясь в Красноярске, приобрел Вашу книгу "Кастильские розы командору Резанову"... Кроме того, что получил огромное удовольствие от самой фабулы, интриги повествования, книга произвела сильное впечатление. Ведь в ней поставлены извечные вопросы борьбы добра и зла, чести и совести против подлости и предательства, высокой миссии служения России и удовлетворения личных корыстных низменных интересов... Книга привлекает, безусловно, и своими художественными ценностями. Выпукло и образно выписаны облики ведущих героев. Вот четко видишь перед собой недоброго, грубого, тщеславного Крузенштерна, буквально физически ощущаешь моральные страдания и униженность Резанова. И все это в атмосфере недоброжелательности одичавших без женского общества офицеров в замкнутом пространстве скорлупки-корабля посреди безбрежного океана.

А чего стоит филигранно выписанный образ Федора Толстого. Всего несколько удачно найденных писательских штрихов — и зримо представляешь этого негодяя, прирожденного интригана, развалившегося беспардонно на диване в каюте капитана, и эти кольца дыма, пусканием которых он, якобы, поглощен. И как он с внутренней усмешкой доводит до кондиции ярость хозяина каюты, этого туповатого потомка немецких бюргеров. Ну а линия этих Толстых и ранее отличалась, мягко говоря, недостойными поступками... Предок этого "американца" (прозвище, хотя в Америке никогда не был) Петр Андр.(еевич) Толстой был удостоен графского титула за то, что обманным путем, посулами, завлек сына Петра I Алексея в Россию из Европы, где тот скрывался. Ну а затем, после пыток и мучений Алексей был казнен. Главным "дознавателем" и палачом был опять же тот самый Толстой. Уже после смерти Петра I он за свои злодеяния (вместе с семьей) был сослан в Соловецкий монастырь.

Потомок "американца" Толстого писатель Алексей Николаевич Толстой вынужден был вернуться из эмиграции в Советскую Россию из-за полного презрения всей разноликой эмигрантской среды, написал пропагандистский роман "Хождение по мукам", ряд апологетских статей об Октябрьском перевороте, за что и был обласкан сталинским режимом, но с навеки приклеившимся штампом "перевертыш".

Что касается Крузенштерна и ряда морских офицеров за фактически поднятый бунт на корабле против официально назначенного начальника экспедиции, то только деликатность Н. П. Резанова, его доброта и вера в порядочность людей позволили им избежать очень серьезного наказания. Вот пример того, что и добро должно быть с кулаками. В заключение хочу с удовольствием заметить, что Николай Петрович был из семьи Петра Гавриловича Резанова ...юриста, ранее приехавшего с семьей из Центральной России в Иркутск, где он стал работать председателем Совестного суда (разбиравшею гражданские тяжбы). Переезд был в царствование Екатерины Второй, и причиной немаловажной, если не главной, были материальный затруднения.

У Петра Гавриловича было трое детей: Анастасия (1761 г. рожд.), в замужестве Корсакова, и сыновья-погодки — Александр (1763 г.) и Николай (1764 г.). Александру, как старшему, досталось со временем небольшое поместье на Смоленщине. Где-то к середине XIX века некоторые из внуков и правнуков Петра Гавриловича по линии его старших детей распространили свои деловые интересы на Забайкалье, где развивалась золотодобыча и приграничная торговля с Китаем. Обосновались они, перебравшись из Иркутска, в т.н. Нерчинском горном округе (Нерчинск, Газимур, позднее — Ксеньевская и т.д.). Одним из них был мой прадед Алексей Александрович Резанов.

Благодаря сохранившимся в семье материалам, а также документам из госархивов, прослеживается и вся цепочка родословной.

Уважаемый Владимир Павлович! Еще раз спасибо за Ваш труд, за Ваш роман, который, безусловно, всегда останется свидетельством исторической правды времен становления и развития России.

От автора

Лев Васильевич Резанов, 1930 года рождения, школу заканчивал в Красноярском крае, окончил Свердловский горный институт, много лет отработал на руководящих должностях в золотодобывающей промышленности на Дальнем Востоке. Его предки владели золотыми приисками. "Дед в свое время был новатором в развитии золотопромышленного дела. Еще в конце девятнадцатого века он впервые применил на приисках новейшие гидравлические установки... Гидравлика, насосы и эл. двигатели были германские...", — писал Лев Васильевич в одном из писем. (Дед — Иннокентий Алексеевич Резанов — погиб в 1933 году в застенках тюрьмы НКВД в Красноярске. Место захоронения неизвестно. Отец Льва Васильевича — Василий Иннокентьевич — скончался в 1954 году и похоронен на Троицком кладбище города Красноярска. — Прим. авт.)

Были у Льва Васильевича встречи с личностями историческими. Об одной из них в его письме:

"Буквально, днями до начала войны — 19 июня 1941 года — в нашем городке Степняке (Казахстан, Акмолинская область) появились у нас соседи (из Москвы) Василий Дмитриевич Симов-Гирей и его жена пани Елена. По команде откуда-то сверху им тут же выделили комнатку в бараке коридорного типа рядом с нашим домом. Люди были совершенно не приспособлены к жизни в казахстанских степях. Так получилось, что мои родители взяли своего рода шефство над ними. Василий Дмитриевич устроился в строительное управление треста "Каззолото", он — инженер-гидротехник... Приятельские отношения продолжались и в войну, и после... Общение с Гиреями продолжалось через переписку (несколько писем хана Гирея Лев Васильевич переслал автору этих строк)... Селимхан Симов Гирей (1878 года рождения) с детства жил в Лондоне, учился в Норфолтском колледже (там, где и его однокашник двумя курсами старше сэр Уинстон Черчилль). Затем учеба в Бернском университете, инженерно-строительный факультет в Цюрихе... Я его знал в течение 15-ти лет... Умер Василий Дмитриевич Симов-Гирей (после завоевания Крыма ханы Гирей приняли российское подданство и стали князьями. — Прим. авт.) в конце 60-х годов теперь уже прошлого века в Степняке, там же по завещанию и похоронен рядом с женой Еленой Генриховной. Так полностью пресеклась 500-летняя династия крымских ханов — правителей Гиреев..."

О роли Крузенштернов в истории России

Ошибка И. Ф. Крузенштерна, посчитавшего Сахалин полуостровом, соединенным перешейком с материком, могла дорого обойтись России. Россия могла потерять Сахалин. Надо сказать, однако, что и до Крузенштерна подобные попытки не удавались никому. Сперва пролив между материком и Сахалином пытался найти французский капитан Лаперуз, потом англичанин Браутон, русский Гаврилов, командуя бригом "Константин", тоже не нашел пролива. И только спустя полвека благодаря усилиям генерал-губернатора Восточной Сибири Николая Николаевича Муравьева и капитана Геннадия Ивановича Невельского, исследовавшего Татарский пролив, было установлено, что Сахалин — остров, а река Амур имеет выход к морю. Открытие огромной важности, так как Сибирь получала выход к морю. Последовало присоединение к России Приамурья (за что Муравьев получил достоинство графа российской империи с добавлением к фамилии приставки "Амурский").

Россия осваивала свои северные моря. Для изучения возможности открытия морского пути из Печоры к рекам Сибири были снаряжены две крупные экспедиции: одна под руководством Ф. П. Литке в 1828 году, и вторая — П. И. Крузенштерна в 1843 году.

Обе экспедиции успеха не имели, зато представили преувеличенные данные о суровости климата и невозможности морского сообщения с реками Сибири.

"Радетель Севера", как называли во всем мире русского исследователя Арктики купца и мецената Михаила Константиновича Сидорова, имел с Крузенштернами не только деловые отношения, как глава Печорской лесной компании, но и свое мнение об их деятельности и участии в исследованиях Севера.

"Эти неосновательные исследования принесли много вреда делу освоения Севера и погубили саму идею устройства морского порта в устье Печоры.

Обретя громкую славу полярных исследователей, Литке и Крузенштерн с тех пор ревниво относились ко всякой новой попытке русских людей проникнуть в тайны Севера, предпочитая видеть у русских берегов иностранцев... Трудно оценить весь вред, причиненный Литке и Крузенштерном России, ибо писатель и мореплаватель в Северном Ледовитом океане, вице-президент русского Императорского Географического общества, адмирал, граф Ф. П. Литке и сын того знаменитого мореплавателя, участника первого русского кругосветного плавания, которому уже тогда установлен был памятник напротив морской академии в Санкт-Петербурге, вице-адмирал П. И. Крузенштерн, своим авторитетом и противодействием в близких к правительству кругах оказывали самое пагубное влияние на любую свежую мысль об освоении русскими северных берегов своей Отчизны". (Вл. Трофимов, роман "Да будет воля Твоя", Красноярск, изд. Кларетианум, стр. 256-257.)

Владелец Печорской лесной компании красноярский купец и золотопромышленник М.К.Сидоров в своем докладе Обществу содействия мореходству сообщал: "В 1859 году, когда образовалось Печорское лесное товарищество, Крузенштерн, принявши на себя обязанность зафрахтовать иностранные корабли и получивши на это от товарищества громадные суммы и объехав все европейские морские державы, не отыскал ни одного желающего плыть на Печору.

Словом, он взыскивал с товарищества десятки тысяч рублей за мнимые его услуги товариществу, которому он нисколько ни чем не помог. Он взыскивал даже и за карту Печорского залива и промеры большие суммы, между тем как составленная карта и промеры оказались чужими. Сын же П. И., внук И. Ф. Крузенштерна, лейтенант П. П. Крузенштерн (Павел Павлович Крузенштерн. — Прим. авт.), отправясь в Енисей, посадил шхуну на лед и едва спасся с командою на самоедский полуостров. Управление морским делом, вверенное печорским товариществом обоим Крузенштернам, окончательно его расстроило и отбило охоту к плаванию и у тех судохозяев, которые, независимо от Крузенштернов, были привлечены на Печору. Они не только разорили компаньонов, но даже вооружили против себя всех иностранных шкиперов, плававших на Печору. И за границей между моряками составилось самое невыгодное мнение о печорском деле, что сильно повредило компании."

Так были низведены на нет все старания больших патриотов и энтузиастов освоения Севера Василия Николаевича Латкина, Михаила Константиновича Сидорова, Юрия Ивановича Кушелевского. Осталась нераскрытой целая страница славной истории освоения Арктики русскими людьми во второй половине девятнадцатого века. В то время как И. Ф. Крузенштерн прилагал усилия к тому, чтобы отвратить Россию от Дальнего Востока и Америки, его сын и внук, независимо от их истинных намерений, отвратили Россию от ее Севера.

...Близится к победоносному для России завершению Первая Мировая война. На немецкие деньги большевики подрывают моральный дух русской армии и разваливают устои империи изнутри.

Последний российский император, Николай Второй, отрекается от престола 2 (15-го по новому стилю) марта 1917 года: "В эти решительные дни в жизни России почли МЫ долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственной Думой, признали МЫ за благо отречься от престола Государева Российского и сложить с себя верховную власть...", — напишет он в Манифесте, опасаясь развязывания братоубийственной гражданской войны в России. Большевики ввергнут Россию в эту войну. Россия потеряет убитыми, покинувшими страну, около шестидесяти миллионов своих лучших граждан, цвет нации. По долгу своей совести Крузенштерны одновременно служат белым и красным, умудряясь получать благосклонность тех и других. "16 января 1919 года... Только бы остановить страшную гражданскую войну, она — злейшее из зол". "31 декабря (13 января) 1920. Вторник... приняла молодого офицера Крузенштерна, который прибыл из Ревеля и так интересно рассказывал обо всех событиях, происходящих там. Слышать обо всем этом было тяжело" (Из воспоминаний императрицы Марии Федоровны, матери Николая Второго. Дневники императрицы Марии Федоровны, Москва, Вагриус, 2005.). В СССР будет построен для учебных целей парусник "Крузенштерн".